Неточные совпадения
«Куда?..» — переглянулися
Тут наши мужики,
Стоят, молчат, потупились…
Уж ночь давно
сошла,
Зажглися звезды частые
В высоких небесах,
Всплыл
месяц, тени черные
Дорогу перерезали
Ретивым ходокам.
Ой тени! тени черные!
Кого вы не нагоните?
Кого не перегоните?
Вас только, тени черные,
Нельзя поймать — обнять!
Но
проходил месяц,
проходил другой — резолюции не было.
Не
прошло месяца, как уже шерсть, которою обросли глуповцы, вылиняла вся без остатка, и глуповцы начали стыдиться наготы.
Но
прошла неделя, другая, третья, и в обществе не было заметно никакого впечатления; друзья его, специалисты и ученые, иногда, очевидно из учтивости, заговаривали о ней. Остальные же его знакомые, не интересуясь книгой ученого содержания, вовсе не говорили с ним о ней. И в обществе, в особенности теперь занятом другим, было совершенное равнодушие. В литературе тоже в продолжение
месяца не было ни слова о книге.
Но
прошло три
месяца, и он не стал к этому равнодушен, и ему так же, как и в первые дни, было больно вспоминать об этом.
Прошло почти два
месяца. Была уже половина жаркого лета, а Сергей Иванович только теперь собрался выехать из Москвы.
Левины жили уже третий
месяц в Москве. Уже давно
прошел тот срок, когда, по самым верным расчетам людей знающих эти дела, Кити должна была родить; а она всё еще носила, и ни по чему не было заметно, чтобы время было ближе теперь, чем два
месяца назад. И доктор, и акушерка, и Долли, и мать, и в особенности Левин, без ужаса не могший подумать о приближавшемся, начинали испытывать нетерпение и беспокойство; одна Кити чувствовала себя совершенно спокойною и счастливою.
Сергей Иванович рассчитывал до подробности время, нужное на написание рецензии, но
прошел месяц, другой, было то же молчание.
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться,
ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
— Три
месяца я
ходила за нею, старик, — сказала она, — посмотри на свою дочь.
Сибирь. На берегу широкой, пустынной реки стоит город, один из административных центров России; в городе крепость, в крепости острог. В остроге уже девять
месяцев заключен ссыльнокаторжный второго разряда, Родион Раскольников. Со дня преступления его
прошло почти полтора года.
Проходя чрез мост, он тихо и спокойно смотрел на Неву, на яркий закат яркого, красного солнца. Несмотря на слабость свою, он даже не ощущал в себе усталости. Точно нарыв на сердце его, нарывавший весь
месяц, вдруг прорвался. Свобода, свобода! Он свободен теперь от этих чар, от колдовства, обаяния, от наваждения!
Прошла неделя,
месяц — он
К себе домой не возвращался.
Девять
месяцев сидел, да
сослали, ну — мать отхлопотала.
Но Дронов не пришел, и
прошло больше
месяца времени, прежде чем Самгин увидел его в ресторане «Вена». Ресторан этот печатал в газетах объявление, которое извещало публику, что после театра всех известных писателей можно видеть в «Вене». Самгин давно собирался посетить этот крайне оригинальный ресторан, в нем показывали не шансонеток, плясунов, рассказчиков анекдотов и фокусников, а именно литераторов.
—
Прошло месяца два, возвратился он из Парижа, встретил меня на улице, зовет: приходите, мы с женой замечательную вещь купили!
Мужики связали его, привезли в город, а здесь врачи установили, что земский давно уже,
месяца два-три назад тому,
сошел с ума.
После нескольких
месяцев тюрьмы ее
сослали в глухой городок Вятской губернии. Перед отъездом в ссылку она стала скромнее одеваться, обрезала пышные свои волосы и сказала...
Он уже не
ходил на четверть от полу по комнате, не шутил с Анисьей, не волновался надеждами на счастье: их надо было отодвинуть на три
месяца; да нет! В три
месяца он только разберет дела, узнает свое имение, а свадьба…
Он не
ходил месяцев шесть, потом пошел, и те же самые товарищи рисовали… с бюстов.
В промежутках он
ходил на охоту, удил рыбу, с удовольствием посещал холостых соседей, принимал иногда у себя и любил изредка покутить, то есть заложить несколько троек, большею частию горячих лошадей, понестись с ватагой приятелей верст за сорок, к дальнему соседу, и там пропировать суток трое, а потом с ними вернуться к себе или поехать в город, возмутить тишину сонного города такой громадной пирушкой, что дрогнет все в городе, потом пропасть
месяца на три у себя, так что о нем ни слуху ни духу.
Однажды, для этого только раза,
схожу к Васину, думал я про себя, а там — там исчезну для всех надолго, на несколько
месяцев, а для Васина даже особенно исчезну; только с матерью и с сестрой, может, буду видеться изредка.
— Постой, Лиза, постой, о, как я был глуп! Но глуп ли? Все намеки сошлись только вчера в одну кучу, а до тех пор откуда я мог узнать? Из того, что ты
ходила к Столбеевой и к этой… Дарье Онисимовне? Но я тебя за солнце считал, Лиза, и как могло бы мне прийти что-нибудь в голову? Помнишь, как я тебя встретил тогда, два
месяца назад, у него на квартире, и как мы с тобой шли тогда по солнцу и радовались… тогда уже было? Было?
Так
проходил он
месяца с два, а потом стал сам с собой говорить.
Мы не лгали: нам в самом деле любопытно было видеть губернатора, тем более что мы
месяц не
сходили с фрегата и во всяком случае видели в этом развлечение.
По приходе в Англию забылись и страшные, и опасные минуты, головная и зубная боли
прошли, благодаря неожиданно хорошей для тамошнего климата погоде, и мы, прожив там два
месяца, пустились далее. Я забыл и думать о своем намерении воротиться, хотя адмирал, узнав о моей болезни, соглашался было отпустить меня. Вперед, дальше манило новое. Там, в заманчивой дали, было тепло и ревматизмы неведомы.
Из Англии в Японию почта может
ходить в два
месяца чрез Ост-Индию.
Почта
ходит раз в
месяц, и дорога по полугоду глохнет в совершенном запустении.
Я вздохнул: только это и оставалось мне сделать при мысли, что я еще два
месяца буду
ходить, как ребенок, держась за юбку няньки.
Шкипер шкуны, английский матрос, служивший прежде на купеческих судах, нанят хозяином шкуны, за 25 долларов в
месяц,
ходить по окрестным местам для разных надобностей.
Его опять взяли и, продержав 7
месяцев,
сослали в Архангельскую губернию.
Отделаться от Половодова было не так легко, потому что он в некоторых случаях имел терпение
ходить по пятам целые
месяцы сряду.
Про то же, что повсеместно по всей России уже
прошла слава об ужасном процессе, Алеша знал давно, и, Боже, какие дикие известия и корреспонденции успел он прочесть за эти два
месяца среди других, верных, известий о своем брате, о Карамазовых вообще и даже о себе самом.
Она, наконец, описала с чрезвычайною ясностью, которая так часто, хотя и мгновенно, мелькает даже в минуты такого напряженного состояния, как Иван Федорович почти
сходил с ума во все эти два
месяца на том, чтобы спасти «изверга и убийцу», своего брата.
— А зато я за вас думала! Думала и передумала! Я уже целый
месяц слежу за вами с этою целью. Я сто раз смотрела на вас, когда вы
проходили, и повторяла себе: вот энергический человек, которому надо на прииски. Я изучила даже походку вашу и решила: этот человек найдет много приисков.
Впоследствии Федор Павлович клятвенно уверял, что тогда и он вместе со всеми ушел; может быть, так именно и было, никто этого не знает наверно и никогда не знал, но
месяцев через пять или шесть все в городе заговорили с искренним и чрезвычайным негодованием о том, что Лизавета
ходит беременная, спрашивали и доискивались: чей грех, кто обидчик?
Впрочем, он с того же дня и захворал, хотя еще с
месяц мог кое-как
ходить изредка по комнате и в сенях, изредка вставая с постельки.
Несмотря на приобретенные уже тысячки, Трифон Борисыч очень любил сорвать с постояльца кутящего и, помня, что еще
месяца не
прошло, как он в одни сутки поживился от Дмитрия Федоровича, во время кутежа его с Грушенькой, двумя сотнями рубликов с лишком, если не всеми тремя, встретил его теперь радостно и стремительно, уже по тому одному, как подкатил ко крыльцу его Митя, почуяв снова добычу.
— Брат Иван об Митином деле со мной не говорит, — проговорил он медленно, — да и вообще со мною он во все эти два
месяца очень мало говорил, а когда я приходил к нему, то всегда бывал недоволен, что я пришел, так что я три недели к нему уже не
хожу. Гм… Если он был неделю назад, то… за эту неделю в Мите действительно произошла какая-то перемена…
Татьяна Борисовна отправила к племяннику двести пятьдесят рублей. Через два
месяца он потребовал еще; она собрала последнее и выслала еще. Не
прошло шести недель после вторичной присылки, он попросил в третий раз, будто на краски для портрета, заказанного ему княгиней Тертерешеневой. Татьяна Борисовна отказала. «В таком случае, — написал он ей, — я намерен приехать к вам в деревню для поправления моего здоровья». И действительно, в мае
месяце того же года Андрюша вернулся в Малые Брыки.
Прошло три
месяца после того, как Верочка вырвалась из подвала.
Надобность в дежурстве
прошла. Для соблюдения благовидности, чтобы не делать крутого перерыва, возбуждающего внимание, Кирсанову нужно было еще два — три раза навестить Лопуховых на — днях, потом через неделю, потом через
месяц, потом через полгода. Затем удаление будет достаточно объясняться занятиями.
Когда
прошло несколько
месяцев без всяких слухов о нем, люди, знавшие о нем что-нибудь, кроме известного всем, перестали скрывать вещи, о которых по его просьбе молчали, пока он жил между нами.
Вот таким-то образом
прошло месяца три и побольше.
Две — три недели его тянуло тогда к Лопуховым, но и в это время было больше удовольствия от сознания своей твердости в борьбе, чем боли от лишения, а через
месяц боль вовсе
прошла, и осталось одно довольство своею честностью.
Прошло месяца четыре. Заботы о Крюковой, потом воспоминания о ней обманули Кирсанова: ему казалось, что теперь он безопасен от мыслей о Вере Павловне: он не избегал ее, когда она, навещая Крюкову, встречалась и говорила с ним, «потом, когда она старалась развлечь его. Пока он грустит, оно и точно, в его сознательных чувствах к Вере Павловне не было ничего, кроме дружеской признательности за ее участие.
А в эту неделю уж наполовину заглушено развитие страсти; через
месяц все
пройдет.
Когда
прошло месяца три — четыре после того, как он пропал из Москвы, и не приходило никаких слухов о нем, мы все предположили, что он отправился путешествовать по Европе.